Еще один «очарованный странник» - Часть 21 01.01.2009
|
XXI
Различные проекты и реакционно-романтические мифы, бытовавшие в позднекоммунистическом обществе, отражали глубинные, системообразующие противоречия коммунизма как строя, внутренние противоречия его господствующих групп. Суть в следующем.
Одним из системообразующих противоречий коммунизма как системы властенасилия, кратократии35 (и ее персонификаторов – кратократов) было таковое между коллективным характером присвоения господствующими группами социальных и духовных факторов производства, общественно-интеллектуальной воли, с одной стороны, и индивидуально-ранжированным потреблением общественного продукта (или просто вещественных факторов производства, которые, таким образом, социально значимо как бы не включались в процесс распределения факторов производства, не поступали в него), с другой.
Присвоение социальных и духовных производительных сил осуществлялось посредством установления монополии одной организации (КПСС) на определение и регулирование создания общественных объединений. КПСС, согласно ее Уставу, который и был реальной конституцией СССР, объявлялась организацией высшего типа. Она к тому же отчуждала у людей и сферу целеполагания, объявляя строительство коммунизма под знаменами марксизма-ленинизма основной целью развития общества.
Гарантом монополии-отчуждения невещественных, но решающих в коммунистической системе факторов производства выступали организации, воплощающие и реализующие социальное насилие в его непосредственном или «разжиженно-аэрозольном» (страх) виде – КПСС, КГБ, в меньшей степени армия. Именно блок этих организаций при доминирующей (со всей очевидностью – с 1953 г.) роли партаппарата составлял Центроверх – то, что ошибочно именуют государством в коммунистическом обществе (на самом деле, коммунизм есть отрицание государственности)36.
При отсутствии частной собственности единственным средством фиксации социальных различий, места в иерархии господствующих групп были количество (объем) и качество потребления. Иерархия кратократии есть, помимо прочего, вещественно-потребленческая пирамида. Этот факт обусловлен системообразующей ролью невещественных факторов производства, их присвоением. Центроверх следил не только за функционированием системы в целом, но и за соблюдением иерархически-потребленческого порядка в рамках самих господствующих групп. Его нарушение компрометировало эти группы в глазах населения, бросало вызов ведомствам, воплощавшим внеэкономическую, властную суть системы.
Однако человек есть человек, и каждый индивидуальный кратократ стремился увеличить объем потребления, что требовало ослабления хватки режима и вообще его ослабления как внеэкономического монстра, что и означало «либерализацию» по-советски. Во внутренней политике это проявлялось в допущении большего развития легкой промышленности, в послаблениях населению, во внешней политике – в курсе на разрядку; в литературе – чуть в большей терпимости к инакомыслию, в науке – в оживлении марксистских дискуссий и в чуть большей толерантности к немарксистским теориям,
Центроверх, государство, «силовые» (говоря нынешним языком) структуры воплощали функцию кратократии как коллектива, присваивающего общественный продукт в целом, в ее кратократии, противостоянии функции индивидуально-ранжированного потребления. История кратократии, господствующих групп коммунистического общества – это прежде всего борьба между группами, блоками, воплощающими две эти функции-тенденции. Сначала во главе со сталинцем Хрущёвым кратократия в 1953 г. обеспечивает себе физические гарантии существования, а затем, в 1964 г. во главе с хрущевцем Брежневым – экономические и coциальные37. Нет, номенклатура не превратилась в слой капиталистов или хотя бы в частных собственников; началась ее «экономизация» (или консумптизация). Этот процесс вкупе с перемещением реальной власти с уровня Центроверха на средний – республиканско-обкомовско-ведомственный уровень – уже на рубеже 70-80-х годов сделал единство СССР формальным, а в 1991 г., ликвидировал СССР и уничтожил коммунизм как антинекапиталистическую структуру русской истории.
«Раскол» кратократии по линии «производственников – потребленцев», «сталинистов – либералов», «силовиков»/идеологов – экономистов» рассек и «советскую интеллигенцию», «научный истеблишмент» на две части. Ясно, что симпатии большей части «советской интеллигенции» располагались ближе к «либерально-экономическо-потребленческому» краю. С лично-групповой точки зрения это понятно: улучшение материального благосостояния, поездки за границу и т.д. и т.п.
Однако «экономизация» коммунистической системы как и любой некапиталистической системы неизбежно означала усиление эксплуатации населения (недаром все крупные мыслители Античности и Средневековья были против развития товарно-денежных отношений, торгового капитала, недаром Аристотель противопоставлял «хрематистику» «экономии»). В том, что такое усиление неизбежно, мы убедились за первые пять посткоммунистических лет. Крылов относился к тем, кто понимал, что может произойти в случае реализации «либеральных чаяний», точнее, элементом каких макроизменений она будет; на микроуровне он многое прочувствовал на собственной шкуре, имея дело с кланами, «практическая идеология» представителей которых была вполне либеральной, хотя, разумеется, это не выпячивалось (и это добавляло еще одно измерение в отношения Крылова с кланом – идейное), причем внешне Крылов выступал как представитель режима, да еще в его архаичной (=радикальной) форме. Не случайно кто-то из оппонентов Крылова попытался наклеить на него ярлык «пекинец», намекая на идейную близость его работ к маоизму и западным леворадикальным теориям. 90-е продемонстрировали: «пекинец»-то оказался прав – и во многом. Он не испытывал восторга перед «либерально-потребленческими» сдвигами, его симпатии как человека и как интеллектуала-работяги были на стороне Центроверха – при некоторой идеализации последнего. Он понимал, что изнанка всегда хуже лицевой части. Повторю: это был еще один важный пункт его расхождения со многими «либеральными» коллегами, которые в душе, тайно полагали, что именно капитализм – светлое будущее человечества и их самих. Так и хочется спросить: «Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?»
Антикапиталистическая теоретическая интеллектуальная позиция Крылова автоматически ориентировала его идейно на Центроверх, а социально противопоставляла «либералам а lа совок»38.
При этом, однако, творческие штудии В.Крылова в марксистской теории не всем и не всегда нравились и идеологическим надзирателям за наукой и начальству, вызывали опасения и раздражение. С их точки зрения, часто социально менее опасными были заигрывания «квазилибералов» с немарксистскими теориями. Так Крылов оказывался между двух берегов, ни к одному из которых он не мог пристать.
«Куда ж нам плыть?» |
|
|
|
Фурсов Андрей Ильич – русский историк, обществовед, публицист, социолог.
Автор более 200 научных работ, в том числе девяти монографий.
В 2009 году избран академиком Международной академии наук (International Academy of Science).
Научные интересы сосредоточены на методологии социально-исторических исследований, теории и истории сложных социальных систем, особенностях исторического субъекта, феномене власти (и мировой борьбы за власть, информацию, ресурсы), на русской истории, истории капиталистической системы и на сравнительно-исторических сопоставлениях Запада, России и Востока.
Комментарии
Ролик не соответствует заглавию.
Нужно выступление А.И. Фурсова на заседании общества динамического консерватизма. Христианство вообще не имеет никакого отношения к учению И.Христа. Ни католическое, ни православное, ни какое другое. Христос проповедовал то, что сегодня именуется буддизмом. Включая реинкарнацию. Кому интересно, тот без труда найдет его прямую речь об этом в Новом Завете. А то, что задвигают в глупые головы под названием христианство - это совершенно чуждый любому разумному человеку иделогический продукт. С точки зрения христианства, которое отчасти и в сильно извращённой, а точнее илеологизированной форме поддерживают англо-саксоны, патологическое враньё англо-саксонов везде и всем действительно можно считать феноменом, если и конечно не подойти к этому феномену с точки зрения идеологии.
Когда казалось бы правду говорить гораздо легче и проще.
Видимо все дело в различии понимания сути христианства, как истинной свободы.
В России православие позволяет освободится от смертных
|
