XIV
Ситуация, в которой жил Крылов, – это ситуация разложения позднекоммунистического общества и попыток эмансипации от него различных социальных индивидов, различными способами, в различных сферах. При этом линии эмансипации оказались направлены, по крайней мере, в краткосрочной перспективе, не столько против Системы, сколько друг против друга. Те, кто стремился вырваться из ада пытались сделать это за счет других пытающихся, использовать энергию их попыток (я вернусь к этой теме позже). Проблема нашего героя заключалась в том, что в 60-70-е годы он эмансипировался в одиночку, как индивидуальный социальный индивид, и прежде всего в интеллектуальной сфере и посредством нее, войдя при этом и из-за этого в противоречие с формальными и неформальными структурами советского общества. Он оказался в зоне передела, перераспределения, не захотел быть пере¬распределяемым и начал защищать свое человеческое достоинство доступными ему средствами, прежде всего – интеллектуальными, творческими. Вот и все. А дальше срабатывал простой механизм. Чем больше позволялось Крылову интеллектуально высунуться, тем сильнее давил на него социальный пресс «задушевно-репрессивных» производственно-личных и неформально-формальных отношений, тем сильнее был социальный прес¬синг, тем больше стремление «опустить» его с помощью той или иной репутации, указать место в «социальной иерархии», а то «подумаешь, но¬вый Карл Маркс нашелся».
Репутация, активно создававшаяся Крылову на основе и путем акцентирования, преувеличения его слабых сторон, уязвимых мест должна была ограничить его персонификацию как индивида интеллектуальной сферой и не просто блокировать персонификацию в сфере социальной, но добиться в этой сфере деперсонализации: «алкоголик», «агрессивный тип», а то и просто ненормальный («циклотимик», «параноик»). Вся эта подлость позволяла и н ф а н т и л и з и р о в а т ь Крыло¬ва, предоставляла желающим такой угол зрения, который психологически-компенсаторно давал возможность хотя бы косвенно, через социальное, личностное принизить его творчество, порыв и результаты, взять социальный реванш над ним. И тем не менее, интеллектуальная схватка «одной коллективной извилины» и индивидуальных извилин «одной, отдельно взятой головы» оканчивалась победами последней.
В сфере интеллектуального творчества Крылова его нельзя было сдвинуть с выбранного (и что важно – в конечном счете почти всегда оказывавшегося правильным) пути. Вопреки крикам и причитаниям, он верил в свой череп, и происходило так, как в стихах великого русского поэта И.Бродского, вынесенных в качестве эпиграфа настоящей статьи: стены падали, по¬тому, что череп был прочен, его интеллектуальная броня – крепка, а мысли – легкие танки, – быстры. С душой дело обстояло иначе. Она не была ни крепкой, ни прочной – ранимой. Еще раз слово Талькову:
Пусть говорят тебе доброжелатели,
Что все твои стремленья нежелательны.
Ты их не слушай, успокойся и дерзай
И всех доброжелателей подальше посылай.
В социальной и микросоциальной сфере активности Крылова дело обстояло иначе, чем в интеллектуальной. Оказываясь по отношению к «доброжелателям» независимым интеллектуально, Крылов чаще всего не добивался такого результата (но крайней мере, значимо) в сфере социальных, межличностных отношений. Тому было много причин, как социальных, так и индивидуальных. Например, природная деликатность, доброта, отходчивость.
Был у Крылова и «синдром Чацкого» – одно из его страшных внутриличностных противоречий: не ставя ни во что «научную толпу» или, перефразируя Пушкина, «научную чернь», пре¬зирая ее, Крылов хотел, жаждал одобрения, признания – именно от нее! Так он оказывался в прочном психологическом круге, вырывался из которого он чаще всего в виде скандала («бунта») или ухода в запой. Да, его подталкивали к этому, всовывали в руку револьвер и прижимали палец к курку. Но нажимал-то на курок он сам! Короче, для нормального функционирования как личности, Крылову нужны были искреннее одобрение, признание своей профессиональной среды (она же социальная), но именно этого данная среда не делала и не должна была делать по самой своей природе. Трудно бросить камень в человека, жаждущего «позитивных санкций», как сказали бы социологи; многим, большинству, это действительно нужно. А вот ждать такого одобрения и быть готовым получить его от презираемых свиных рыл, «винтиков клана» – вот это психологически и социально едва ли простительно. Впрочем, не судите…
Не получая в своей среде того признания, на которое рассчитывал, Володя стремился компенсировать это. Не случайно он так любил публичные выступления на конференциях, семинарах. И именно поэтому, а не только ради заработка, ездил читать лекции по линии общества «Знание». Да, не хватило Крылову силы насмешливо, встав во весь свой интеллектуальный рост, сказать: «Кому вы нужны?! Вы всего лишь колода карт». То бишь: социальных ролей, функций, за которыми часто нет или почти нет никакого профессионального (а значит и социального) содержания и которые могут существовать лишь за счет чужого содержания. Крылов не умел, не мог бороться с социальными тенями, социальными вирусами. Слабость? Внутренняя непоследовательность? Конечно, они. Но в их основе лежат не только индивидуальные черты. «Горе от ума» Крылова (как и Чацкого) имеет социальные причины. На призыв: «Ты, царь: живи один. Дорогою свободной / Иди, куда влечет тебя свободный ум», – Крылов мог откликнуться лишь частично – в интеллектуальной сфере. Здесь он мог быть самодостаточным. Социально-поведенчески же это оказалось для него невыполнимым. И уж конечно он не мог принять и реализовать «подход», сформулированный Игорем Северянином так:
За что любить их, таких мне чуждых? За что убить их?!
Они так жалки, так примитивны, и так бесцветны.
Идите мимо в своих событьях –
Я безвопросен: вы безответны.
Или так:
Но даровав толпе холопов
Значенье собственного «Я»,
От пыли отряхаю обувь,
И вновь в простор – стезя моя.
Дело в том, что в личности Крылова затейливо переплетались, усиливая и одновременно подрывая друг друга, индивидуализм и коллективизм. Оба – специфические, возможно даже неполные, «незавершенные», становящиеся, а потому особенно часто и остро вступающие в конфликт и раздирающие личность. |
Фурсов Андрей Ильич – русский историк, обществовед, публицист, социолог.
