II
Если считать реальным началом коммунистического порядка в СССР 1929 г. (1917-1929 гг. – генезис, а как говаривал Гегель, когда вещь начинается, ее еще нет), а концом – 1991 г., то жизнь В.В.Крылова почти совпадает с коммунистической фазой русской истории. В его жизни многое было как у большинства советских людей, по крайней мере людей, принадлежащих к одному с В.В.Крыловым поколению. Но было и характерное лишь для некоторых, немногих, а то и только для одного человека по имени Владимир Крылов.
Что было? Простая советская семья. Отец, умерший в один день со Сталиным. Мать, пережившая и похоронившая и Володю, и его старшего брата. Скудость, если не бедность, быта. Впрочем, так жило большинство. Было военное детство с нехитрыми играми во дворе в «наших» и «немцев» с казнью крыс вместо эсэсовцев (а иногда – наоборот: игра-отождествление с чужим – в эсэсовцев, и повешение крысы с дощечкой «Partisanen»; после этого «в штатском» два вечера расспрашивал детей, кто это сделал), с игрой в «прятки» (с отправлением естественной нужды) в пустых головах статуй Маркса, Энгельса и др., заготовленных для так и непостроенного Дворца Советов. Тех самых Маркса и Энгельса, по теоретическому наследию которых В.В.Крылов в 60-70-е годы станет одним из лучших, если не лучшим (по крайней мере, в СССР) специалистом.
Детство Крылова было не только и не столько военным, сколько уличным, хотя часть его была, бесспорно, военной. Он жил на Усачёвке, одном из шпанистых в 40-е годы районов столицы. Москва послевоенных 40-х – мир горя и надежд, полуголода и снижающихся цен («было время, и цены снижали»), лежалого американского яичного порошка и трофейных вещей (хорошо помню, правда, уже в середине 50-х, немецкий радиоприемник, чайную ложечку с надписью «Reichsbank» и орлом и отцовскую опасную бритву «Solingen», которой до сих пор хорошо точить карандаши), мир расхристанных агрессивных мужиков (психология еще настроена на военное время) и инвалидов «без обоих ног оторватых», темных личностей в белых кашне, малокозырках и хромовых сапогах, людей в кожанках и галифе. Детские радости того времени были нехитрыми – прежде всего не чувствовать голода. Далее – гильзы, разбитый компас, дореволюционные монеты, фильмы («Подвиг разведчика» с великолепным Кадочниковым и «Пятнадцатилетний капитан» со зловещим Астанговым в роли «Негоро, компаньона великого Альвеса») и, конечно же, футбол – великий ЦДКА и британский триумф усиленного цэдэковским Бобровым «Динамо». И этого было з а г л а з а для полного мальчи-шеского счастья. Как заметил И.Бродский, «если кто и извлек выгоду из войны, то это мы – ее дети. Помимо того, что мы выжили, мы приобрели богатый материал для романтических фантазий. В придачу к обычному детскому рациону, состоящему из Дюма и Жюль-Верна, в нашем распоряжении оказалась всяческая военная бранзулетка – что всегда пользуется большим успехом у мальчишек. В нашем случае успех был тем более велик, что это наша страна выиграла войну»2.
Дворовое послевоенное детство, однако, таило немало неприятностей, угроз и опасностей: раннее пьянство, «портвешок» в подворотне, «толковища до кровянки». Действительно, драки, недоедание, поножовщина, угроза «перышка в бок» в темном подъезде или подвале постоянно присутствовали в повседневной уличной жизни тех лет. В рассказах Крылова о «корешах детства» часто следовали ремарки: «зарезали в начале 50-х», «сгинул в лагерях», «попал под поезд по пьянке». А кликухи чего стоят: «Толя-мертвец», «братья-помои». «Да, были люди в наше время»…
Это был мир коммунальных квартир и коридоров, которые – пелось в песне В.Высоцкого именно о военной и «сразупослевоенной» жизни, – «как известно, кончаются стенкой, а туннели выводят на свет». Туннелем к свету Крылова стали увлечение математикой и, как это ни странно звучит, работа школьным комсоргом.
Он блестяще окончил школу – с золотой медалью, но с медалью – теоретически (словно специально – как будущий теоретик), практически же медаль, которая была на школу одна, отдали другому, «более равному». Это был один из первых уроков «социальной справедливости», полученный Крыловым. Их много будет в последствии, этих уроков. Тут будут зависть, и «друзей предательский привет», и плагиат – крали идеи, концепции, куски текста. Старая история. К сожалению, В.В.Крылов был слишком ранимым человеком, хорошо «державшим удар» в научной жизни, но часто оказывавшимся беспомощным в жизни повседневной. Да и в научных баталиях он никогда не добивал поверженных противников. А ведь именно это никогда не прощается.
Словно в отместку жизни, системе за неполученную золотую медаль (а может, и не словно) В.В.Крылов поступает на факультет, диаметрально противоположный профилю оконченной им математической школы, – на истфак МГУ. Здесь, как сказано в некрологе, опубликованном в журнале «Народы Азии и Африки», Крылов «обращает внимание своих сокурсников и преподавателей неординарностью мышления, незаурядной памятью и склонностью к изучению теоретических проблем исторической науки». Эти качества материализовались в блестящие курсовые и дипломную работы.
Крылов занимался на истфаке не только наукой. Он проходил и другие «университеты», за которые Система строго (хотя могла и строже, как в анекдоте: «А мог и бритвой по глазам») спросила с него.
В январе 1958 г. его исключают из комсомола с формулировкой за «сокрытие существования нелегальной, антисоветской организации, за неискренность перед комсомолом и партией, за потерю политической бдительности». Конкретно за этим стояло участие Крылова в спорах о некоторых вопросах политэкономии СССР, в частности о том, является ли рабочая сила при социализме товаром, участие-и-недонесение о самом факте подобных споров. А в дискуссиях этих активное участие принимали те, кто позднее пошел по делу «кружка Краснопевцева».
Помимо официальной формулировки была, однако, и другая. Ее после разбирательства дела в райкоме озвучил в разговоре с Крыловым тогдашний секретарь комсомола истфака. «Ты – честный дурак», – сказал он. Дурак, потому что не заложил, не стукнул, не продал. Результат? Он прост. Вместо научной карьеры обладатель «красного диплома», автор блестящей дипломной работы по теоретическим проблемам аграрной истории Франции в Новое время (и от нее тоже отщипнули – один старший товарищ поста-рался) пошел токарем на завод «Красный пролетарий».
Обращения в ЦК ВЛКСМ о восстановлении в комсомоле не помогли. Реабилитация де-факто (но не де-юре) произошла уже в 60-е годы, когда «оттепель» по сути уже была позади, и этот частный случай лишний раз свидетельствует: реальной «оттепелью» коммунизма мог быть и был только «застой», ибо единственное тепло, которое способна выделять коммунистическая система, – это тепло гниения. Реабилитация де-юре, официальная (а, как известно, в России существует только то, что существует официально) произошла… в декабре 1989 г.! За несколько дней до смерти Крылова. Он об этом так и не узнал. Да и едва ли это его тронуло бы – отгорело и отболело.
«Шестидесятые – гордые, пузатые» привели В.В.Крылова в Институт Африки АН СССР, где он проработал несколько лет, а затем перешел, тоже неспроста и непросто, в ИМЭМО. Пожалуй, именно здесь и именно в эпоху «застоя», в 70-е, расцвел талант Крылова-ученого, Крылова-теоретика. И дело не только в том, что в это время он, наконец, защитил кандидатскую и что в это время была подготовлена знаменитая «коричневая книга» (Развивающиеся страны: Закономерности, тенденции, перспективы. М.: Мысль, 1974), в основе которой лежали его идеи, его, как он любил говорить, «бумаги». Это – важно. Но это внешнее. Главное и сущностное в том, что в самом начале 70-x Крылов сформулировал основные положения своей теории социального развития. Или, скажем так: своей версии марксистской тео¬рии формационного развития. Эта версия отражена (и выражена) в мно¬гочисленных выступлениях Крылова, в его постоянных монологах в курилке и в коридорах – Крылов, как Сократ, больше сказал, чем написал; она – в статьях и рукописях.
Защищенная в ИМЭМО кандидатская диссертация, пожалуй, принесла Крылову личное удовлетворение, но не обеспечила столь необходимого советскому разночинцу, задавленному нехваткой денег и бытом, мате¬риального достатка и социального статуса, измерявшихся должностью старшего научного сотрудника и тремястами рублей оклада (ах, это замечательное и сладкое русское слово «оклад», с XVI в. согревавшее сердца служилых людей). По разным причинам путь к «старшему» в ИМЭМО был заблокирован, и Крылов возвращается в Институт Африки (в «Африку», как он говорил).
Надысь я, горемыка для Громыки3,
Был выбрат из большой толпы босых.
Теперь с Громыкою, я горе мыкаю
И получаю в месяц три косых.
Так с грустной иронией Крылов напишет о своем вынужденном – за статусом и деньгами («за зипунами»!) – возвращении в «Африку» в «Сонете старшего научного сотрудника Института Африки».
В «Африке» Крылов проработал до самой смерти, хотя последние три года рабочими назвать уже трудно: участившиеся запои, прогулы, годовые планы «по нулям». Нельзя сказать, что, «мотая» свой второй «африканский срок», Крылов не сделал ничего примечательного. Отнюдь нет. Были статьи, глава в коллективной монографии и книга «Полити¬ческие режимы развивающихся стран: социальная природа, эволюция, типология» (вышла в 1985 г. с грифом «Для служебного пользования»).
Крылов писал эту книгу – свою последнюю, «закатную» – долго и трудно, несколько лет, переписывал вариант за вариантом. И дело не только в том, что в 80-e годы он писал медленнее, чем в 70-е. Дело и в том, что книга эта была по сути стрельбой по воробьям. Соколу не вогнать себя в воробьиные рамки – из этого ничего не вышло, а время потрачено. Книга была опубликована, получилась интересной, но тема, которой она посвящена, была явно не крыловского масштаба. Она была задумана для другого. Но это, другое, окончилось с концом 70-х, и конец этот вышел не временным, не предварительным, а окончательным и обжалованию не подлежащим. Крылов периода «Политического режима…» – это Крылов в тупике, на излете в ситуации исчерпанности сюжетов – не только творческих, но и жизненных, Крылов, позволивший жизни загнать себя в угол. «Имэмовский период» оказался пиком в судьбе и мысли Крылова, временем максимальной реализации его творческого потенциала и его объективных жизненных, экзистенциальных задач. Того, с чем и зачем Крылов «посетил сей мир».
Разумеется, чтобы представить полную, целостную картину, надо писать книгу о крыловских исследованиях в контексте споров, дискуссий и смены парадигм в советской общественно-исторической науки (а у науки этой, несмотря на догматизм, узость и многое другое, было немало реальных достижений, по крайней мере, для своего времени), и я надеюсь со временем это сделать. Здесь же и сейчас прочерчу (а то и просто намечу) несколько важных линий.
|
Фурсов Андрей Ильич – русский историк, обществовед, публицист, социолог.
