III
Теоретические разработки В.В.Крылова велись в рамках марксистской традиции. Это была принципиальная разработка теории в рамках марксистской парадигмы. Я не стану сейчас ни спорить с теми, кто полагает, что марксизм мертв и его следует отбросить, а потому радостно пинает его и использует определение «марксист» как бранное, – жизнь коротка, а глупостей и дряни много, так сказать, vita brevis, fecalia longa; ни доказывать важное историческое значение марксизма – оно очевидно, кто не слеп, тот видит; ни защищать Маркса как мыслителя – он в этом не нуждается. Ограничусь лишь констатацией очевидного факта: марксизм есть одна из трех великих идеологических и социально-теоретических систем современного (modern) Запада наряду с консерватизмом и либерализмом. Системы эти – как идеологии и как научные программы – дополняют друг друга.
В.В.Крылов – как ни избито звучит подобная формулировка – творчески развивал марксизм, точнее – научно-теоретическую систему, интеллектуальную традицию. Причем развитие это шло не только по линии объекта, когда из самой теории Маркса выбирается наиболее интересное и разрабатывается то, что имелось в потенции и т.д. (хотя и по этой линии тоже). Развитие это определялось и спецификой субъекта. То, что сделал В.В.Крылов с теоретическими разработками Маркса, то, что он вытащил из его дискурса, то, что выжал из текстов, то, что (и как) прочел, мог сделать только определенный субъект познания. Такой субъект, который является человеком XX в. и знает о теории относительности и квантовой механике, т.е. «помещает» себя как образ в картину мира постклассической науки; который живет не просто в XX в., а в СССР, в обществе «реального социализма» (читай: коммунизма); который мальчиком пережил самую страшную войну в истории человечества, причем пережил ее в той стране и с той страной, где победа – «одна на всех, мы за ценой не постоим» – покупалась по обменному «курсу» 5-6 : 1 не в русскую пользу, где минные поля разминировали живыми людьми, которых по этим полям гнали в «атаку сходу». Короче (этим словом любил начинать предложения сам В.В.Крылов), теоретические конструкции Маркса развивал такой субъект познания и действия, который вобрал в себя многое из опыта волкодавского XX в.
Есть и еще одна особенность теоретических исследований В.В.Крылова. Говорят, Лейбниц был последним философом и соци¬альным мыслителем, стоявшим на уровне научных достижений своего времени во всех основных областях, будь то математика, физика или химия. Действительно, в ХIX и тем более в XX в. философам и социологам стало сложно быть на уровне всех наук (не случайно Гегель уступил Шопенгауэру в споре по био¬логии). Развитие знания и его дифференциация в наши дни, по-ви¬димому, вообще исключают саму возможность «казуса Лейбница». Однако философ, социальный теоретик должен иметь адекватное представление о теоретических проблемах, сдвигах и спорах, происходящих в современной ему науке; он должен впи¬сывать себя в современную ему научную картину мира, представлять ее. Нелегко выработать и поддерживать это качество. А вот у Крылова получилось. Этот человек был начитан в таких областях, как математика и химия, биология и физика, кибернетика и литературоведение, не говоря об истории и философии. В.В.Крылов был в курсе тех теорети¬ческих дискуссий (разумеется, как дилетант, но дилетант в строгом смысле этого слова, на котором так настаивал А.А.Любищев), что велись в различных областях знания. Это существенно увеличивало потенциал и масштаб его обществоведческих исследований, в которых он выступал как человек-оркестр.
В.В.Крылов писал по проблемам политэкономии докапиталистических обществ и марксологии, о производительных силах и теории государства, по аграрному и продовольственному вопросам. Он занимался аграрной историей Франции и типологией политических режимов «третьего мира», природой некапиталистических форм наемного труда и НТР. Что еще более важно, у него практически нет проходных работ. По сути, по всем вопросам, которые затрагивал В.В.Крылов, он создавал новые оригинальные теоретические конструкции или, по крайней мере, закладывал их основы; его работы и публичные выступления (это надо было слушать и слышать) – будь то с кафедры или в курилке, полны инсайтов и эвристически плодотворных замечаний.
В полифоничности творчества В.В.Крылова отчетливо проявляется русский склад мысли, для которого – от Михаила Ломоносова до Александра Зиновьева – характерно стремление охватить как можно бoльшую часть мира и отразить ее в понятиях и образах. Разумеется, у этого склада мышления есть и другая, слабая сторона – некоторая незавершенность (впрочем, ни один претендующий на целостность и системность комплекс идей не может быть до конца завершенным – полностью интегрированных живых систем нет, только мертвые, но это уже не системы), некоторая, по крайней мере внешне, разбросанность и неоформленность, отражающая социальный и духовный код российской жизни. В творчестве В.В.Крылова, однако, эти недостатки суть продолжение достоинств. Кроме того, большей частью они компенсируются четко структурированной и организованной мыслью, которая находила выражение и в ясной структуре и логике его работ, и в отшлифованной аргументации, и в прекрасно организованных конспектах, на которые, судя по их подробности, потрачено много времени (как и А.А.Любищевым на его конспекты). Создается впечатление, что В.В.Крылов полагал: впереди у него – вечность, а не 56 неполных лет, большую часть которых он провел, как это не редко случалось с русскими талантами, «в сетях мелочных нужд и неизвестности». А нужда – мелочная нужда – действительно имела место быть.
Материально Крылов жил трудно, несмотря на скромные потребности. Разумеется, во многом нехватка средств была связана с тем, что во время загулов спускалось все, но не только с этим. А потому, что просто не хватало. Прав Д.Е.Галковский, заметивший, что трагический быт – русская черта. Трагичность русского быта заключается в его почти открытости внешним обстоятельствам, бардаку и метафизическому ужасу русской жизни, в которой очень многие не столько живут, сколько выживают, борются с «тысячью мелочей», отравляющих, съедающих жизнь. Если к этому добавить, что советское общество было массовым обществом мелких начальников, мелких администраторов, которые как тип тяготеют (верно заметил Ю.Нагибин) «к террору и мелким переделкам, именуемым “переустройством”», то становится ясно, что к противостоящим человеку мелочам «системным» следует добавить мелочи «волюнтаристские», еще более хаотизирующие и без этого бардачно-бессмысленную ситуацию. Отсюда: повседневная борьба в советском обществе часто велась не за что-то, а против – например, нехватки многого. В том числе нехватки денег. Неудивительно, что поля рукописей Крылова исчирканы записями о расходах («купить зонт –27 или 40 р. … купить костюм расхожий – 85-110 р. … купить дрель – 65 р.») или о долгах, ко-торые надо отдать («Кукушке – 5 р.(+5) = 10 р. … Мар.Фед. – 3 р. (+5) = 8 р. … Итого 66 р.»). А рядом серьезные и глубочайшие теоретические построения. Научная поэзия и проза жизни: теория производительных сил и капиталистической системы, а рядом – постоянно присутствующие мысли о нестрогом костюме на каждый день и трехрублевом долге. Что можно противопоставить такой бедности и ее неизбежным спутникам – необязательности, разболтанности, несобранности, в конечном счете – непрофессионализму. Скрепами западного общества являются частная собственность, право и социальный контроль, личностно интериоризированный несколькими столетиями работы репрессивных структур повседневности. В русской жизни ничего этого нет.
В обществе, где нет частной собственности, где право – объект насмешек, а трезвый образ жизни вызывает подозрение, только регулярный, планомерно устроенный, организованный быт может стать нишевым эквивалентом частной собственности, а следовательно, крепостью, чем-то твердым в текущебесформенной русской жизни, защитой от нее. Крылов это чувствовал и понимал, стремился к жесткой организации повседневности, жизни по распорядку. Среди бумаг – планы на месяц, детальные – на день: «6.30-7.00 – умывание, зарядка, пробежка, собаки, зарядка; 7.00-7.30 – еда, уборка, подготовка к работе; 7.30-10.30 – работа» и т.д. Однако схема нарушалась. Работать «по плану» днем часто не удавалось – дела, гости, телефонные звонки (Крылов не умел избавляться от болтунов, пожиравших его время, от хронофагов, которых всегда много в научно-околонаучной среде). К тому же Володя был «ночным человеком», и это ломало дневные планы, а следовательно, план в целом, который оставался неким идеалом, любовно и аккуратно выписанным на листочках из тетради «в клеточку». В значительной степени это была психотерапия, впрочем, не очень эффективная. Намного более эффективной терапией оказывалось творчество, например разработки по проблемам «третьего мира».
Впрочем, значение В.В.Крылова для отечественной науки и марксистской традиции вовсе не ограничивается сферой исследований «третьего мира». Это – лишь верхушка айсберга, элемент широкой, сложной, внутренне насыщенной, хотя и не во всем завершенной теоретической конструкции, кото¬рую можно смело назвать социальной теорией Владимира Крылова. Ведь у теоретических разработок В.В.Крылова, помимо масштаб¬ности и полифоничности, есть еще одна важная особенность. Разработки эти суть не отдельные фрагменты, это – не арабески и не мозаика, это элементы единой системы; и даже в тех редких случаях, когда между ними нет непосредственной видимой связи, они все равно части более широкого целого, подчиняющиеся методологическим посылкам, логике и принципам конструкции этого целого.
Настоящие заметки – не панегирик, и, конечно же, теория Крылова не свободна от ошибок и ограничений, которые обус¬ловлены и спецификой той идейно-интеллектуальной тра¬диции, в которой он работал, и спецификой того обще¬ства, в котором он жил, той эпохи, которая его сформировала («Большую эпоху затеял нам Маркс»). Так, разработав марксист¬ский дискурс и во многих отношениях достроив его до упора, дойдя до грани, достижение которой логически требовало выхода за рамки марксистской теории, В.В.Крылов в некоторых направлениях остановился не столько из-за страха нарушить «идеологические» табу, сколько потому, что, видимо, не мыслил такого выхода. Думаю, были здесь и соображения научной эстетики: такой выход грозил нарушить и разрушить внутренне стройный и красивый теоретический мир, который создал В.В.Крылов. Хотя на самом деле выход за рамки марксизма всего лишь снимал (в философском смысле слова) теорию В.В.Крылова – и Маркса – в рамках более широкой теоретической системы. В этом отношении В.В.Крылов отчасти повторил путь Маркса, который, стремясь разработать теорию субъекта, пришел на деле к теории одной социальной системы – капитализма (причем специфически понятой), в этой теории он растворил и субъекта, и всю субъектную тематику4. В каждом из случаев – у Маркса и у Крылова – это произошло по разным причинам, но со сходными результатами – социальное место и время обусловили такой сциентистски-системный поворот. В большей степени – у Маркса, в меньшей степени – у В.В.Крылова, у которого системность отчасти уравновешивается исследованием воли, личностных отношений и т.д. |
Фурсов Андрей Ильич – русский историк, обществовед, публицист, социолог.
