Исследования современного миропорядка 01.01.2008
|
Тема моего выступления обозначена как «Исследования современного миропорядка». Это очень широкая формулировка — как сочинение на свободную тему, поэтому я ограничусь несколькими вопросами.
I
Первый вопрос: соответствует ли современная дисциплинарная сетка общественных наук о мире, в центре которой «триада» «экономика — социология — политология» — современному миру?
Каждая дисциплина существует в том случае, если у нее есть некий базовый объект, который не изучается другими дисциплинами. Для экономики — это рынок, для социологии — это главным образом гражданское общество, для политологии — это политика и государство.
Нынешний мир демонстрирует торжество рынка, и с этой точки зрения с экономической наукой вроде бы все в порядке, хотя она едва ли способна предсказать обрушение мировой рыночной системы, но это отдельная тема. Хуже обстоит дело с базовыми объектами социологии (гражданское общество) и политологии (политика и государство).
На Западе уже несколько десятилетий пишут об ослаблении, проржавении, растаивании государства. В современном мире оно перестало быть единственным агентом. Помимо него существуют мощные силы надгосударственного (глобального) уровня, сокращающие его жизненное пространство и отбирающие у него его традиционные функции. Эти силы — глобальный финансовый рынок, не контролируемый государством, структуры типа Евросоюза, транснациональные корпорации, региональные объединения («регионэкономики»), структуры мировой криминальной экономики и т. д.
Что касается политики, то эта сфера тоже «усыхает» в качестве публичной сферы (недаром появляются исследования с названиями типа «смерть публичного человека», «конец homo politicus» и т. д. Политические партии превращаются в административные машины. Анализ всех этих изменений, которые уже миновали точку возврата и являются не отклонением, а новой формирующейся нормой, требует принципиально новой науки (дисциплины) о власти. В этой науке политология станет лишь частным «случаем» для изучения политической формы организации власти, характерной для относительно короткого периода истории капитализма.
Невесело обстоят дела у «гражданского общества» — как реальности и как базовой единицы исследования. Его зона сужается, оно все больше превращается в функцию административных систем на самом Западе; вне Запада, как известно, гражданского общества либо традиционно не было — эту нишу занимали общинные и клановые структуры различного масштаба, от микро- до мега-уровня, либо оно было слабым и сегодня, в эпоху глобализации, еще более слабеет. Аналогичным образом социология как дисциплина о Gesellschaft должна стать частным случаем новой науки о социальных системах, в которой Gesellschaft займет скромное место среди многочисленных стадиальных форм Gemeinwesen: докапиталистических, антикапиталистических и послекапиталистических. Надо перестать смотреть на мир в целом сквозь призму дисциплин, отражающих реальность одной-единственной социальной системы, причем взятой в ее зрелом состоянии, грубо говоря — между 1840-ми и 1970-ми годами. Реальности этой эпохи в развитии капитали зма тримодальная (экономика, социология, политология) сетка дисциплин отражала довольно неплохо, хотя было три прокола. Три феномена, возникшие в первой половине ХХ века, она не смогла ни предсказать, ни объяснить. Речь идет о трех Колоссах Паники ХХ века: о коммунизме (интернационал-социализме), фашизме (национал-социализме) и национально-освободительном движении (национал-либерационизме).
К 1945 году капиталистическая система стабилизировалась, у нее появился гегемон — США, она вступила в период процветания и роста («повышательная волна» — 1945–1968/73 гг. — кондратьевского цикла). Неприятные и плохо объяснимые социальные проблемы социальной реальности были вытеснены в сферу психологии, иррационального и т. д. В течение четверти века тримодальная структура наслаждалась тем состоянием, которое Томас Кун назвал «нормальной наукой» и для которого нет тайн — только загадки.
Но прошла еще четверть века, и конвенциональная наука с ее теориями, методами и понятийным аппаратом оказалась в весьма плачевном состоянии. Три события, если не обрушили, то подорвали тримодальную конструкцию: мировые студенческие волнения 1968 года, приход в 1979 году к власти фундаменталистов в Великобритании и Иране (соответственно рыночных и исламских) и крушение советского коммунизма (антисистемного капитализма). Ко всем этим событиям сложившаяся между 1850-ми и 1950-ми годами социальная наука оказалась не готова. Результат — детеоретизация (а порой — деинтеллектуализация) мирового обществоведения с 1990-х годов, подстегиваемое постмодернизмом акцентирование эмпирических исследований case studies, широкое распространение схем вроде фукуямовского «конца истории» или хантингтоновского «столкновения цивилизаций», призванных отвлечь внимание от реальных проблем и противоречий современного мира.
II
Главным из трех указанных событий были конечно же крушение советского коммунизма и распад СССР. Одна из задач новой науки об обществе — и это наш второй вопрос — понять и советский феномен, и причины его упадка. Без объяснения этого ключевого момента мы не поймем современный миропорядок и не сможем прогнозировать его развитие.
Сложность анализа гибели советского коммунизма заключается в том, что это было крайне сложное, многомерное, каскадное событие, в котором преломились и органически соединились одновременно три различных системных уровня.
С точки зрения русской истории это было крушение одной третей структуры ее власти (или второй системы). С мировой точки зрения то был крах системного антикапитализма, мировой антикапиталистической системы, Большого Левого Проекта Модерна, стартовавшего с якобинской диктатурой. С точки зрения эпохи глобализации (а следовательно, и такой дисциплины, как глобалистика) крушение СССР было первой катастрофой возникающего глобального мира, а в чем-то и условием дальнейшего развития этого процесса в его нынешнем виде.
СССР стал первой жертвой глобализации, «глобального финансового Франкенштейна», как назвал его М. Уокер. Во второй половине 1980-х годов две страны — США и СССР — зависли над пропастью, попав в тяжелейший социально-экономический структурный кризис. Мы были слишком заняты нашей перестройкой, критиковали свои проблемы и упустили из виду проблемы главного противника. А они были не менее серьезными, чем наши.
В 1986 году произошел обвал на Нью-Йоркской бирже, в сентябре 1987 года английский «Economist» известил мир: если в 1981 году мир должен был США 141 млрд долл., то в 1986 году уже США должны были миру почти вдвое больше — 246 млрд долл. и стали крупнейшим в мире должником. То была цена рейганомики и в еще большей степени — при всей неолиберальной риторике — «военного кейнсианства» Штатов (как верно в самом начале 1980-х годов заметил В. В. Крылов, капитализм уже не сможет одновременно «гнать вооружение» и умиротворять своих трудящихся), призванного подорвать, «сварить» СССР в гонке вооружений или обеспечить такое военное превосходство, которое позволит решить «русский вопрос» военным путем и окончательно.
Америка пошла ва-банк — ее могло спасти только максимальное ослабление/разрушение СССР тем или иным способом, извне (война) или изнутри, explosion or (and) implosion. Но это должно было произойти очень быстро. Счет (для США) шел на месяцы. Во второй половине 1987 года крупнейшие американские банки впервые с начала 1930-х годов объявили о квартальных убытках. 19 октября 1987 года рухнул Уоллстрит, дав старт новому мировому экономическому кризису; индекс Доу-Джонса упал на 508 пунктов (то есть на 23,4%) — самое крупное в истории падение за один день. Через несколько недель после этого « Wall Street Journal» сообщил, что рынок США был на грани крушения. Краха удалось избежать только потому, что Алан Гринспен, новый глава Федерального банка, реализовал рекомендации секретного исследования о том, как избежать катастрофы, проведенного им еще во время своего назначения. Однако Гринспен был способен только отсрочить катастрофу, но не отвести ее вообще. Отвести ее могло только чудо.< /p>
И оно явилось под именем «Горбачев». 8 декабря 1987 года начались беспрецедентные советские уступки Америке в области оборонной и внешней политики. 2–3 декабря 1989 года на «мальтийской встрече» Горбачев, по сути, сдал Восточную Европу (а вместе с ней — статус СССР как сверхдержавы), а в 1990 году — Германию. СССР капитулировал в холодной войне, США были спасены. А ведь Горбачеву не надо было даже предпринимать активных действий против США, надо было, проявив выдержку, ждать, не делая шагов навстречу, и лишь наблюдать, как ломается американский хребет под грузом «военного кейнсианства» Рейгана. Однако Горбачев и советское руководство в целом оказались неадекватны новой эпохе, феномену глобализации, который возник как в значительной степени побочный продукт холодной войны.
У нас привыкли объяснять возникновение глобализации научно-технической революцией (НТР), которая технически создала условия для освобождения капитала от любых материальных и локальных ограничений, то есть превратила его из феномена мирового уровня в глобальный. Глобализация — это такой процесс производства и обмена, в котором благодаря господству информационных (то есть «нематериальных») факторов над вещественными («материальными») капитал, превращающийся в электронный сигнал, оказывается свободен практически от всех ограничений локального и государственного уровня — пространственных, материальных, социальных. Это победа времени над пространством. И естественно, тех, кто контролирует время и капитал, над теми, кто контролирует пространство и государственную власть.
Сама НТР была результатом острой борьбы, с одной стороны, между СССР и США, с другой — между США и другими центрами капсистемы — Японией и Западной Европой (прежде всего ФРГ), которые в 1970-е — 1980-е годы уже не просто наступали США на пятки, но по многим показателям вырвались вперед. Но почему же разгромленные в 1945 году Япония и Германия спустя всего лишь 30 лет смогли сделать такой рывок? Ответ прост — холодная война. Во-первых, чтобы противостоять СССР в Европе и СССР и КНР — в Азии, американцы интенсивно вкладывали средства в свои протектораты — ФРГ и Японию, способствуя их экономическому подъему, а следовательно — конкурентной силе, которую они набрали в начале 1970-х годов (что и было зафиксировано фактом создания в 1973 году «Трехсторонней комиссии»: США — Япония — Западная Европа). Во-вторых, во второй половине 1950-х годов СССР начал активно продавать нефть на мировом рынке по относительно низким ценам. Цель — дестабилизировать «реакционные арабские режимы», завис ящие от экспорта нефти. Два режима действительно удалось дестабилизировать (Ирак, 1958 г.; Ливия, 1969 г.) и к власти там пришли антиимпериалистические силы. В то же время произошло удешевление нефти, в результате чего Япония и ФРГ всего лишь за 10–15 лет резко (почти в 10 раз) увеличили долю нефти в используемых энергоносителях. Таким образом, холодная война, действия СССР и США прямо и косвенно привели к подъему Японии и ФРГ, что стимулировало внутрикапиаталистическую конкуренцию (отсюда: НТР — глобализация — кризисы США и СССР) и укрепило капиталистическую систему в целом, подперев экономически слабеющего гегемона США экономиками Японии и ФРГ, что во многом обусловило результат холодной войны. Во многом, но не во всем, и возможно, даже не в главном.
Поскольку холодная война была главным образом войной психо-исторической, то главным театром военных действий стала сфера исторической психологии — сознания и подсознания модальных групп, то есть групп, выступающих системообразующими элементами. Это прежде всего властные группы и интеллектуалы. Запад одержал победу, по сути, точечным ударом долгосрочного действия. Суть этого удара заключалась в том, что западная верхушка и ее интеллектуалы сумели навязать небольшой, но очень активной группе советских интеллектуалов, обслуживающих верхушку («советникам вождей»), а через них и самой этой верхушке, свое видение мира, свои способы постановки вопросов и проблем. Что не менее важно, Запад смог проделать это не только с «советниками вождей», но и с тем сегментом советского общества, с той средой, которая поставляла «советников», или, как называл их Эрнст Неизвестный, «зелененьких». По сути, это была геокультурная или, если угодно, социосистемная перевербовка.
Если внимательно почитать мемуары тех, кто писал речи и готовил доклады Брежневу, Андропову, Черненко и тем более Горбачеву, то они откровенно и с гордостью пишут о том, что с середины 1960-х годов, разочаровавшись в марксизме, начали постепенно внедрять у нас социологию, политологию, рыночные экономические теории. Суть, однако, в том, что любая дисциплина, любая наука сконструирована так, что служит определенным интересам. Если вы принимаете язык оппонента, противника, его понятийный аппарат и способ постановки проблем, то вы уже на полпути к поражению и окончательное поражение — это лишь вопрос времени. Перефразируя Ницше, который говорил, что если ты долго вглядываешься в бездну, то бездна начинает вглядываться в тебя, можно сказать: если ты смотришь на мир чужими глазами, то есть сквозь призму чужих структур, интересов и целей, то рано или поздно, сознательно или подсознательно ты начнешь работать на эти интересы как на свои, служить им. Нейтрального знания не бывает. Когда-то Тацит сказал: в сра жении проигрывает тот, кто первым опускает глаза. Интеллектуальная обслуга советской верхушки опустила глаза в противостоянии Западу в середине 1960-х годов, двадцать лет спустя то же сделала сама верхушка, а еще через пять лет рухнул СССР: разруха в головах, чем бы и кем бы она ни была вызвана, приводит к разрухе экономической и социальной. Победы и поражения возникают в мозгу.
III
Сдача интеллектуальных позиций всегда сопровождается кризисом понимания (интересно размышляет на эту тему И. М. Ильинский в работе «ХХ век — кризис понимания», 2002). Наша нынешняя ситуация — это конечно же кризис понимания. Мы не понимаем нескольких очень важных вещей — и это третий вопрос, на котором я хочу остановиться.
Во-первых, мы не понимаем или плохо понимаем собственную историю, собственное развитие, особенно советскую фазу — наиболее динамичную и интересную: коммунизм был русским социальным Модерном. Это понимание тем более необходимо, что, с одной стороны, мы должны понять причины геоисторического поражения советского коммунизма и СССР; с другой — мы до сих пор живем в процессе разложения советского общества и утилизации его достижений, поэтому понять послесоветское общество без понимания советского невозможно.
Знаем ли (в смысле — понимаем ли) мы свою страну, есть ли у нас адекватный язык, понятийный аппарат для ее анализа? Сомневаюсь. В конце ХХ в. Ю. В. Андропов говорил, что мы не знаем страны, в которой живем. В начале ХХ века поэт Максимилиан Волошин писал:
Но жизнь и русская судьба Смешали клички, стерли грани: Наш «пролетарий» — голытьба, А наши «буржуа» — мещане. Мы все же грезим русский сон Под чуждыми нам именами.
В начале XIX века Пушкин говорил о том, что Россия нуждается в особой формуле, то есть, выражаясь современным языком, русская история нуждается в особой, адекватной своей природе теории, а не в навязываемых ей либералами и вульгарными марксистами «прокрустовых ложах». Сегодня ситуация с самопониманием еще хуже, чем раньше, потому что в нашу науку, образование, СМИ хлынул поток западного утильсырья; в науке появился мощный компрадорский сегмент.
Во-вторых, мы плохо понимаем, как работает современный мир. Без такого понимания нечего думать не только о победах, но и о «ничейном» выживании. Надо как можно быстрее становиться в интеллектуальном плане людьми XXI века. Большевики и нацисты победили прежде всего потому, что в своих странах первыми стали людьми ХХ века, выработав то, что К. Поланьи назвал «зловещим интеллектуальным превосходством» над противником. А. А. Зиновьев называл это просто «переумнить Запад».
В-третьих, мы плохо понимаем принцип, код функционирования Руси/России/СССР /РФ в мире, не соотносим логику русской и нерусских историй, русской и мировой. Наша страна в различных ее вариантах всегда была элементом более крупных систем — евразийской, а затем — мировой, функционировала в качестве их элемента. Без понимания этих систем, без сравнения России с другими элементами ее «формулу» трудно понять.
А ведь есть поразительные вещи. Ограничусь тремя. Первый пример. В истории кап-системы было три гегемона: Голландия, Великобритания и США. В русской истории пикам гегемонии этих стран соответствуют Московское самодержавие, Петербургское самодержавие и советский коммунизм. Случайное совпадение структур? Конечно же нет, но адекватное понимание требует нашей версии мир-системного анализа.
Второй пример. В мировых войнах за гегемонию в капсистеме борьба разворачивалась между морскими (Великобритания, США) и континентальными (Франция, Германия) державами. Россия на «корону» гегемона капсистемы никогда не претендовала, но именно русское пространство становилось главным театром военных действий, на котором решалась судьба Наполеона, Вильгельма и Гитлера. Более того, во всех этих войнах русские сражались на стороне своего главного геоисторического соперника — англосаксов. Почему?
Третий пример. Коммунистические идеи существовали со времен киников. Однако коммунизм как историческая система возник в России в качестве антикапитализма. Выражаясь марксистским языком, не было коммунизма — антирабовладения или антифеодализма. Только антикапитализм, то есть капитализм со знаком «минус». Выходит, капитализм — странная, просто уникальная система: в отличие от всех других систем он может существовать и со знаком «плюс», и со знаком «минус», причем «минусовую» зону заполнила Россия, решившая таким образом в начале ХХ века свои насущные проблемы — очищение власти от собственности. Таким образом, и здесь мы видим включенность России в мировой процесс (еще один пример — СССР и глобализация), которая должна получить теоретическое объяснение.
IV
В своем выступлении я остановился на нескольких вопросах развития современного миропорядка, изучению которого уделяют значительное внимание в МосГУ. Я контактирую с МосГУ в течение почти пяти лет в качестве сначала участника заседаний, а затем члена Русского интеллектуального клуба. Пригласил меня сюда Александр Александрович Зиновьев, который тогда бы президентом клуба. Меня радует, что в МосГУ занимаются теми проблемами, о важности изучения которых я говорил. Мне особенно приятно, что по этим проблемам много и плодотворно пишет ректор МосГУ, наш сегодняшний юбиляр Игорь Михайлович Ильинский. В сфере его интересов — методология социального знания и проблемы образования, глобалистика и международные отношения, феномен терроризма и многое другое. Например, две книги, которые лежат у нас на столах. Они изданы в 2006 году. Это — «Главный противник» и «Между Будущим и Прошлым».
«Главный противник» — интереснейший сборник документов американской внешней политики и стратегии 1945–1950 гг., то есть начальной фазы холодной войны. Этой великолепной подборке документов предпослана серьезная и очень четкая и недвусмысленная по своей гражданской и патриотической позиции вступительная статья.
«Между Будущим и Прошлым» — сборник социально-философских статей необычайно широкой тематики. В частности, целая глава посвящена проблемам глобалистики.
В свое время великого русского шахматиста Алехина спросили: шахматы — это спорт или искусство? Единственный ушедший непобежденным чемпион мира дал очень простой и в то же время очень русский ответ: шахматы — это борьба. Сегодня одной из главных сфер мировой борьбы за власть, информацию и ресурсы становится образование. Битву за XXI век выиграет тот, кто выиграет битву за новую науку, новое образование, кто создаст «фабрики мысли», адекватные новой эпохе. Кстати, эта тематика получила отражение в работе И. М. Ильинского «Образовательная революция» (2002). В МосГУ в его нынешнем состоянии уже сейчас видны многие черты «фабрики мысли», причем авторской. Это в большой степени обусловлено тем, что МосГУ возглавляет и теоретик, и практик научной мысли, который собрал коллектив единомышленников.
Уважаемый Игорь Михайлович! Хочу пожелать Вам здоровья, новых творческих успехов, а руководимому Вами МосГУ — новых высот. |
Источник:
|
Категория: Работы |
Просмотров: 11513 |
Добавил: Admin
|
|
Фурсов Андрей Ильич – русский историк, обществовед, публицист, социолог.
Автор более 200 научных работ, в том числе девяти монографий.
В 2009 году избран академиком Международной академии наук (International Academy of Science).
Научные интересы сосредоточены на методологии социально-исторических исследований, теории и истории сложных социальных систем, особенностях исторического субъекта, феномене власти (и мировой борьбы за власть, информацию, ресурсы), на русской истории, истории капиталистической системы и на сравнительно-исторических сопоставлениях Запада, России и Востока.
Комментарии
Ролик не соответствует заглавию.
Нужно выступление А.И. Фурсова на заседании общества динамического консерватизма. Христианство вообще не имеет никакого отношения к учению И.Христа. Ни католическое, ни православное, ни какое другое. Христос проповедовал то, что сегодня именуется буддизмом. Включая реинкарнацию. Кому интересно, тот без труда найдет его прямую речь об этом в Новом Завете. А то, что задвигают в глупые головы под названием христианство - это совершенно чуждый любому разумному человеку иделогический продукт. С точки зрения христианства, которое отчасти и в сильно извращённой, а точнее илеологизированной форме поддерживают англо-саксоны, патологическое враньё англо-саксонов везде и всем действительно можно считать феноменом, если и конечно не подойти к этому феномену с точки зрения идеологии.
Когда казалось бы правду говорить гораздо легче и проще.
Видимо все дело в различии понимания сути христианства, как истинной свободы.
В России православие позволяет освободится от смертных
|
