Водораздел: США плодят нищету 01.03.2018
|
1
Из Второй мировой войны США вышли сверхдержавой, гегемоном мировой капиталистической системы. Только война смогла решить для Америки ряд важнейших проблем – и тех, с которыми не справился разрекламированный Новый курс Ф. Рузвельта и его «ньюдилеров», и тех, которые этот курс создал. В частности, именно война решила проблему безработицы в США: 17% безработных в конце 1930-х годов и 4,2% в 1942 г.; ВНП за это время вырос с 124 млрд долл. до 158 млрд. К концу 1930-х годов американский правящий класс стоял перед выбором: либо серьёзные социальные реформы в пользу средних и части нижних слоёв общества, либо мировая война. Класс выбрал войну, её результатом стали сверхдержавный статус США и их гегемония в капсистеме.
1950–1960-е годы были расцветом, «золотым веком» Америки. Как заметил Л. Галамбос, автор книги «Америка среднего возраста» (Galambos L. America at Middle Age), именно в эти десятилетия страна достигла цветущей зрелости – со всеми её достижениями, но и со всеми проблемами, которые начинают давать о себе знать именно в этом возрасте. Проблемы нарастали постепенно, сначала почти незаметно – из-за внешнего блеска эпохи, из-за послевоенной эйфории, из-за стабильного экономического роста (в среднем 3,6% в год в 1950–1960-е годы), роста благосостояния (ВНП на душу населения вырос с 2342 долл. в 1950 г. до 3555 долл. в 1970 г.).
Война окончательно сформировала американскую систему, которую Л. Галамбос в противовес демократии называет триократией: бизнес (т.е. частный корпоративный капитал), администрация (штатовская и федеральная) и профсоюзы. Будучи далёкой от демократии, эта система обеспечила небывалую стабильность обществу, ещё не забывшему Великую депрессию. Важнейшую стабилизирующую роль играли профсоюзы. Да, они были коррумпированными, связанными с капиталом, властью и криминалом (мобстерами), но на тот момент они отражали силу американского рабочего класса. Последний рос в ходе индустриализации и окончательно сформировался в 1930–1940-е, чтобы в 1950–1960-е годы пожать плоды этого становления. Однако судьба ничего не даёт навечно. Именно с конца 1960-х позиции рабочего класса – а вместе с ним профсоюзов – начали постепенно слабеть; 1970-е стали кризисом триократии, её демонтаж стал вопросом времени. Неслучайно наступление администрации Рейгана на профсоюзы совпало и с окончательным демонтажом триократии, и с ухудшением положения работяг.
Катализатором всех этих процессов была в значительной степени война во Вьетнаме. Уже в 1968 г. главным образом из-за неё дефицит бюджета достиг 25 млрд долл. (ср. с дефицитом всего в 3,1 млрд долл. в 1950 г. и профицитом в 3 млрд долл. в 1960 г.). В 1970-е годы дефицит вырос ещё больше: в 1970–1974 гг. он составил 58,7 млрд долл. – чуть больше, чем за все 1960-е годы (57 млрд долл.). Неслучайно один обозреватель заметил, что вьетнамская война в известном смысле стала самым тяжёлым внешнеполитическим эпизодом в истории США ХХ в., более тяжёлым, чем Первая и Вторая мировые войны вместе взятые.
Ко всему этому добавлялись политические проблемы: Уотергейт, завершившийся импичментом Никсона и ставший финальной точкой в ползучем перевороте, стартовавшем убийством президента Кеннеди (результатом переворота стало превращение США из преимущественно государства в преимущественно кластер ТНК), разгул коррупции и многое другое. Недаром американские историки считают 1970-е годы худшим десятилетием в истории США; на втором месте 1870-е, на третьем – 1920-е.
В известном смысле Никсон оказался последним президентом США как преимущественно государства. Президенту не помогла его ставшая почти легендарной изворотливость. Недаром его звали Tricky Dick. Tricky означает «хитрый», «ловкий»; с Диком (Dick) ещё интересней. Это уменьшительное от имени Ричард на американском сленге означает одновременно «полицейский», «коп», но ещё чаще – «мужской половой орган». Так что Tricky Dick – это (в цензурном переводе) «хитрый/ловкий хрен».
Однако «ловкохреновые» качества не помогли. Как оказалось, Никсон бежал против времени: смотрел на мир сквозь государственную призму и говорил о том, что миром должны управлять договаривающиеся пять государств-великих держав именно тогда, когда корпоратократия, протоглобократия брала верх над государственно-монополистическим сегментом верхушки мирового (североатлантического) капиталистического и приступала к созданию мира с одним-единственным гегемоном – государством надгосударственного типа, Глобамерикой.
Пока корпоратократия боролась с государством и связанным с ним монополистическим капиталом, с их союзом в виде ГМК, она могла рассматривать СССР даже в качестве тактического союзника, тем более что СССР был одновременно государством и надгосударственной (мировой) системой «в одном флаконе». Однако как только корпоратократия одержала победу на верхних этажах капиталистической пирамиды, принудив гээмковскую буржуазию и правительства к компромиссу на своих условиях, именно указанные качества СССР сделали его лишним на будущем глобальном празднике жизни корпоратократии и воспрянувшего в результате её победы финансового капитала.
В 1910–1970-х годах, в отличие от XIX в., последний отступал под напором промышленного, производственного капитала, что наложило отпечаток на формирование североатлантического капиталистического класса в целом. В 1930–1940-е годы в США (и на Западе в целом) сложилась система, характеризующаяся двумя чертами: во-первых, доминированием производительного (промышленного) капитала над финансовым (кейнсианское подчинение денежных интересов производительному капиталу); во-вторых, фордистский компромисс – на базе этого подчинения – между трудом и капиталом при активном государственном вмешательстве. Эта система просуществовала до начала 1970-х годов. Однако постепенно финансовый капитал, особенно его британские круги, начал менять ситуацию. Этому поспособствовал и отказ США от золотого стандарта, и начало перевода как по экономическим, так и по классовым причинам производства в Третий мир. Этот перевод, как заметил автор работы о формировании североатлантического правящего класса Кис ван дер Пийл, разорвал территориальное единство массового производства и массового потребления. Автоматически это усиливало позиции финансового капитала, а также подрывало идущий от «Нового курса» компромисс между трудом и капиталом и роль государства.
Внешнеполитически финансово-экономические изменения самого начала 1970-х годов и стремление западных верхушек «вытащить» Америку привели – назовём вещи своими именами – к укреплению империалистического единства. Прежде всего это проявилось в сверхбыстрой (февраль – декабрь 1974 г.) смене конкретных руководителей капстран. Вслед за заменой Никсона на Форда Вильсон в Великобритании сменил Хита, Жискар д’Эстен во Франции – Помпиду, Шмидт в Германии – Брандта. Уже в середине декабря 1974 г. Форд и Жискар д’Эстен встретились на Мартинике и обсудили план совместных действий на международной арене. В ноябре 1975 г. прошла знаменитая, поворотная для коллективного Запада встреча в Рамбуйе (Франция), где новые лидеры сформулировали новую повестку дня: финансиализация капитала и скоординированное наступление на Второй и Третий миры. «Вишенками на торте» стали, во-первых, уход на второй план в семье Рокфеллеров Нельсона Рокфеллера и выход на первый план ориентированного на финансы Дэвида Рокфеллера; во-вторых, замена в качестве главы Федрезерва промышленника Миллера на банкира Волкера из Чейз Манхэттен-банка. Ну, а вскоре ставленник Трёхсторонней комиссии стал президентом США.
В 1976 г., в год двухсотлетия США (к этому времени доля США в мировом валовом продукте снизилась до 25%, в 1944 г. было 50%) в Белый дом вселился странный и, как оказалось, не очень компетентный тип, рекомендованный, как это ни удивительно, Авереллом Гарриманом, - бывший губернатор штата Джорджия Джимми Картер. Он был ставленником Трёхсторонней комиссии, а смотрящим за ним от комиссии поставили известного русофоба Бжезинского. Он пытался играть при Картере ту же роль, что при Никсоне играл смотрящий за ним от Рокфеллеров Киссинджер, но слабоват оказался.
Само создание в 1973 г. Трёхсторонней комиссии, треть членов которой представляла США, треть – Западную Европу, а треть – Японию, было реакцией мировой верхушки на слабость Америки, которой понадобились подпорки на уровне мировой капсистемы, с одной стороны, и ослабление напряжённости (передышка) в отношениях с мировой социалистической системой, с СССР – с другой. Это была именно передышка, т.е. тактический ход. Ещё до прихода Рейгана в Белый дом Трилатералы де-факто провозгласили своей задачей обеспечить Америке перехват исторической инициативы у Советского Союза и начать классовое наступление как внутри капсистемы, так и вне её. Как только корпоратократия встала на ноги, она (при Рейгане) развернула фронтальное наступление на СССР.
В 1980–1990-е годы в условиях финансиализации капитализма банкиры возьмут верх не только над промышленным ГМК, но и над корпоратократией. Разумеется, это упрощённая схема, однако она верно отражает тенденции. В любом случае после того, как в 1980-е годы корпоратократия во внутрикапиталистической борьбе оказалась «на коне», СССР, тем более сильный, ей уже не был нужен так, как в 1960–1970-е годы, и она начала наступление. Результатом этого наступления могло стать либо ослабление СССР, либо его разрушение, но это уже зависело от внутрисоветской ситуации – властной, экономической, идейно-психологической. Советское руководство американскую метаморфозу проморгало, за что в конечном счёте и поплатилось.
Наступление на СССР во внешнем мире сопровождалось внутри США наступлением на американский рабочий класс, в котором уже в течение двух десятилетий шли интересные процессы. Знакомство с социальными изменениями последних 50–60 лет в США мы начнём с нижней половины американского социума, используя отличный статистический материал, собранный Ч. Марри в его книге «Идя врозь. Состояние белой Америки в 1960–2000-е годы».
2
До начала 1960-х годов в США чётко различали бедноту и собственно рабочий класс. В частности, эту позицию недвусмысленно зафиксировал М. Харрингтон в знаменитой книге «Другая Америка» (1962 г.). Более того, бедных в то время, в отличие от рабочих, нередко вообще не рассматривали как класс. Беднотой считались те работяги, «пролы», как сказал бы Дж. Оруэлл, которые зарабатывали столь мало, что не могли содержать семью. На американском Юге таких неимущих, причём независимо от того, работали они или нет, называли white trash – «белый мусор». В 1960-е, пишет Марри, в Америке стало оформляться нечто новое – белый «низший класс», который составлял не малую, а большую часть того населения, которое раньше считалось рабочим классом, но постепенно обретало черты бедноты. Эту группу стали всё чаще называть «низшим классом» (lower class), хотя термин «низший класс» («низшие классы») использовался и раньше.
В белом «низшем классе» 1960–1970-х годов социологи выделяли две составные части. Одна – белая беднота; другая – главным образом молодые представители «среднего класса» и в меньшей степени даже «верхнего среднего класса» (upper middle class). Здесь необходимо пояснение. Словосочетание «средний класс» – в большей степени метафора, чем строгий научный термин. Классовая принадлежность определяется источником дохода. У буржуа это прибыль, у землевладельца – рента, у рабочего – зарплата, у лица «свободной профессии» (от адвоката до учёного и художника) – такая очень специфическая форма, как гонорар. Однако все эти различные социальные категории смешиваются в качестве представителей «среднего класса». Получается, что последний определяется не качественно, а количественно – по уровню дохода, который может быть одинаковым и у высокооплачиваемого рабочего, и у профессора, особенно – не имеющего tenure. Кроме того, словосочетание «средний класс» использовалось на Западе в идеологических целях затушёвывания классовой реальности, противостояния двух классов-антагонистов. Поэтому правильно пользоваться термином средний слой, а словосочетание «средний класс» я буду употреблять в кавычках.
«Выкидышей» из «среднего класса», которые приняли контркультуру как образ мысли и жизни, дёрнули в хиппи, в социальный низ, было много. Внизу большая часть их и осталась даже тогда, когда к концу 1970-х движение контркультуры сошло на нет, и Система успешно трансформировала его в моду. В «низшем классе» есть и небелая составляющая – негры, а теперь ещё и латино. Здесь необходимо сделать ещё одно отступление. Я сознательно, по крайней мере, по трём причинам не пользуюсь политкорректным в Америке и на Западе термином «афроамериканец» (African-American).
Во-первых, по этой логике белых американцев следует называть «евроамериканцами» (European-American), а индейцев, которые, как известно, пришли из Сибири, т.е. из Азии – «азиатоамериканцами» (Asian-American) – и так до маразма. Кроме того, выходит, негров дискриминируют и «афро-американскостью», указывая на их неполноценную «американскость».
Во-вторых, термин «афроамериканец» представляет собой нечто вроде компенсации, извинения (на мой взгляд, довольно неискреннего) за века эксплуатации чёрных рабов, негров. С этой целью убирается само слово. Но дело в том, что негров эксплуатировали белые американцы, а не европейцы и уж тем более не русские. Почему же и за что мы в России должны вместе с белыми американцами извиняться перед неграми? Почему мы вообще должны следовать чужим схемам? Эдак мы дойдём и до отказа от новогодней ёлки, и от слов «мама» и «папа», заменив их на «родитель № 1» и «родитель № 2». Французы называют подобные ситуации – «c’est un peu trop» («это немного чересчур»), но это уже не «un peu», а запредельно «trop».
В-третьих, любую попытку навязать политкорректный новояз нужно жёстко пресекать как тоталитарное поползновение. Политкорректный новояз есть не что иное, как контроль над мыслями, а следовательно – управление сознанием и подсознанием. Это похуже античного и североамериканского рабовладения. Политкорректность и её новояз призваны изъять из информационно-смыслового пространства образы, понятия и термины, опасные для верхушки Системы (в данном случае – американской, западной), чтобы у населения даже не было языка для определения целого ряда явлений реальности – таких, например, как «эксплуатация», «гнёт», «отчуждение»; чтобы жертвы даже не смогли сформулировать свои интересы, свою повестку дня. И неважно, какое меньшинство диктует свою форму, свой сегмент политкорректности, - важен принцип: меньшинство диктует свою волю большинству. Принцип вполне классовый, именно поэтому в последние полвека, когда духовные факторы производства становятся решающими, буржуазия активно навязывает политкорректность и субкультуры меньшинств, призванные уничтожить классовые и национально-государственные формы идентичности.
В сухом остатке: только негры, никаких афроамериканцев. Кстати, сами негры называют себя «ниггерами», а иногда ещё более обидным словцом – «пеканинни», за которое в принципе случается схлопотать, но неграм – можно. А вот Агате Кристи, выходит, нельзя, и роман «Ten Little Niggers» («Десять негритят») уже посмертно переименован в «И никого не стало». Не дадим в обиду Агату Кристи!
Но вернёмся к «новому низшему классу» американского общества и американских социологов. Речь идёт прежде всего о тех группах чёрного и «бронзового» населения, которые к началу 1980-х годов были настолько социально дезорганизованы и дезадаптированы, предпочитая жить не работая, что к ним напрочь приклеился термин уже не lower class, а underclass, т.е. класс ниже низшего. При том, что граница между «низшим классом» и «андерклассом» нередко пунктирна, к последнему в основном относится неработающая – полукриминальная и криминальная – публика.
В плане морали «новый низший класс», который начал формироваться именно в счастливые 1960-е, отделяет себя, как отмечает ряд социологов США, от традиционных американских ценностей (как мы увидим позднее, то же происходит со значительной частью «нового высшего» (upper) и «вышесреднего (upper middle class) классов». Речь идёт о таких ценностях, как трудолюбие, честность, вера и, конечно же, крепкая семья (отсюда – ценность брака и неработающая женщина в качестве жены, хозяйки и матери как идеал). В начале 1960-х годов приоритет этих ценностей, особенно семьи, был ярко выражен. Так, в 1962 г. журнал «Saturday Evening Post» опубликовал данные опросов Гэллапа по отношению женщин к браку и карьере. 1813 женщинам в возрасте от 21 года до 60 лет задавали вопрос: «Кто счастливее – девушка, ставшая женой, ведущая хозяйство и воспитывающая детей, или девушка, делающая карьеру?». 96% опрошенных высказались в пользу жены как матери и хозяйки – это при том, что в 1960 г. около 40% белых женщин уже вынуждены были работать. Идеальным возрастом для вступления в брак подавляющее большинство женщин назвали 21 год и только 18% – 25 лет. Сам же брак считался естественным состоянием людей.
С 1970-х годов ситуация начала меняться, число американцев, состоящих в браке, стало снижаться, а количество женщин, выбирающих карьеру в ущерб семье, – увеличиваться. Качественный скачок социологи фиксируют между 1977 и 1981 гг.: в эти годы число неженатых/незамужних достигло почти трети белого населения в возрасте от 21 года до 60 лет. Число работающих белых женщин к 1990 г. выросло до 74%, в 2008 г. эта цифра снизилась до 70% и с тех пор держится примерно на этом уровне. Отчасти всё это объясняется ухудшением экономической ситуации, заставившей женщин идти работать, отчасти – разгулом феминизма, отчасти феноменом, модой яппи.
Растёт и число разводов, равно как и детей, рождённых вне брака, особенно в небелом сегменте нижнего слоя – менее образованном, многие представители которого предпочитают жить на пособие даже тогда, когда можно получить работу. Ещё одно явление Ч. Марри и другие социологи называют unbelievable rise in physical disability. Речь здесь идёт не о физической неспособности (например, по инвалидности) к труду, а об ином – о неприспособленности/неспособности к трудовой деятельности по социальным и психологическим причинам. Жизнь на пособие, с одной стороны, и возможность подработки на криминальной или полукриминальной «ниве» породили целый слой лиц, семьи которых не работают уже в течение 2–3 поколений, т.е. нетрудовые или даже антитрудовые установки закреплены филетически (речь идёт о формировании устойчивого поведенческого типа на уровне социальных инстинктов, на стыке социального и биологического в результате систематического социального, политического и психологического воздействия на группу или даже на всю популяцию в течение нескольких десятилетий). Подрыв таких ценностей как труд, трудолюбие теснейшим образом связан с верой и честностью.
Когда рушится мораль, жизнь в нижней части общества становится борьбой за выживание без правил. В своё время это блестяще показал практически неизвестный у нас американский социолог Э. Бэнфилд. В середине 1950-х годов он написал книгу «Моральная основа отсталого общества» («Moral Basis of Backward Society»). Бэнфилд исследовал общества, переставшие быть крестьянскими, но оставшиеся аграрными, т.е. крестьяне, разорившись, лишившись земли и собственной общинной организации, превратились в арендаторов и батраков. Это – сельский аналог городского «низшего класса» Америки и других стран. Посткрестьянские страны расположены на обочине капиталистического мира, т.е. на его периферии и полупериферии. Бэнфилд исследовал Сицилию и ряд районов Ирландии и Мексики. Результаты своего исследования он оформил как описание Монтеграно – вымышленного городка в сельской местности.
Доминанту поведения и морали жителей городка Бэнфилд назвал «аморальным фамильизмом», т.е. установкой на максимальное увеличение краткосрочных материальных преимуществ семьи по отношению к другим семьям, в основе этой установки – уверенность в том, что все остальные руководствуются аналогичной «моралью». Иными словами, речь идёт о такой ситуации, когда люди в борьбе за выживание превращаются в некое подобие социальных крыс, крысолюдей, по сути, выталкивающих друг друга из жизни.
В последние 10–15 лет, особенно после кризиса 2008 г., на Западе начала формироваться новая группа – на грани «низшего класса» и «андеркласса» – прекариат (от «precarious» – хрупкий, случайный, рискованный, не имеющий под собой твёрдого основания, зыбкий). Речь идёт о большой группе лиц, получающих временную работу, иногда на несколько часов в день, причём далеко не каждый день. Иногда наём имеет целью подправить показатели занятости – в некоторых странах человек, отработавший хотя бы один день в месяц, уже не считается безработным. Прекариев, строго говоря, нельзя считать ни работающими, ни безработными, это политэкономический мутант эпохи позднего, умирающего капитализма. Это люди случайного заработка, возведённого, однако, в систему; в известном смысле, случайные люди – само их существование для Системы необязательно, и их бытие действительно обладает неизъяснимой лёгкостью, а точнее, хрупкостью. Прекарии существуют вне социального времени данной Системы.
По сути различные социальные группы вступают в свои отношения с временем. Это, в частности, проявляется и в различных формах заботы (или в отсутствии заботы) о детях. В исследовании «Град Небесный» («Heavenly City»), посвящённом стандартному городу американской глубинки, всё тот же Бэнфилд описал принципиальное различие тех или иных общественных групп в отношении к детям, а следовательно, к индивидуальному и групповому времени как социальному фактору. Представители «низшего класса», писал Бэнфилд, вообще не заботятся о детях; кроме того, их жизни настолько не зависят от них самих, что о них даже нельзя сказать, что с ними что-то происходит – на них всё обрушивается («things happen not with them but to them»). Рабочие заботятся только о том, чтобы накормить детей (тут вспоминается сразу и рассказ американского писателя Ринга Ларднера «Кусочек мяса», и тезис Дж. Оруэлла о том, что если для интеллектуала социализм – это проблема теории, то для работяги это вопрос лишней бутылки молока для его ребёнка). «Миддлы» идут дальше: они заботятся не только о том, чтобйы ребёнок был сыт, но и о его образовании. «But it is only aristocracy which thinks in terms of line», резюмирует социолог: «Но только аристократия думает в категориях линии, устремлённой в будущее», т.е. речь идёт о трансформации социальным верхом возможностей, которые обеспечиваются собственностью и властью, в надиндивидуальное время, о выходе за рамки настоящего.
Американские социологи подчёркивают: говоря о классах, мы неосознанно прибегаем к стереотипам, и это особенно так, когда речь заходит о «низшем классе». Внешне и по отдельности его представители могут не только не восприниматься в качестве социальной опасности, но даже вызывать жалость и симпатию, однако, пишет Марри, они – фактор разрушения социума: если мужчина живёт за счёт родителей, сестры или сожительницы, не работая и не заботясь о своих детях, как правило внебрачных, – это нагрузка на семью. Однако целый слой таких людей – это колоссальная нагрузка на общество, разъедающая его.
К сказанному Марри необходимо добавить: эта нагрузка создана самим американским обществом, живущим по законам капиталистической системы. Нижний слой есть в такой же степени фактор разрушения социума, как и саморазрушения; злокачественная социальная опухоль порождена самим общественным организмом.
Каковы размеры этой опухоли, какова численность этого слоя, каков «денежный вес» отдельного его представителя? На 2010 г. те, кто не мог заработать себе на жизнь, имели годовой доход 14 634 доллара. Столько может заработать на одного человека взрослый мужчина, работающий 50,5 недель за минимальную зарплату. В году, как известно, 52 недели; а что, если он должен обеспечивать жену и хотя бы одного ребёнка? Ясно, что такая ситуация рушит и американский проект, и американскую мечту. Социальная мечта, будь то американская или советская, связана с наличием двух вещей: высокой цели и самоуважения. Выживание на основе аморального фамильизма – это что, высокая цель? Ответ очевиден. Что касается самоуважения и уважения, то они не даются, а зарабатываются. Всё больше американцев задают следующие вопросы: могут ли уважать себя люди из того сегмента общества, который находится на полном содержании у правительства? Могут ли уважать их другие группы населения? Могут ли тотально зависимые от правительства претендовать на те же права и возможности, которые имеют люди, зарабатывающие своим трудом, а потому относительно самостоятельные? А ведь именно те, кто сидит на велфэре, вместе с агрессивными меньшинствами голосуют за демократов, навязывая свою волю большинству.
Ясно одно: будучи продуктом разложения американского общества в последние полвека, те, кого называют «новыми низами», становятся дополнительным фактором разрушения этого общества снизу. Впрочем, этот процесс идёт и сверху, его агентом, ударной силой становится слой, который, как и новые низы, формировался в 1970–1980-е годы, и расцвет которого пришёлся на «весёлое клинтоновское восьмилетие». Речь о так называемом «новом верхнем классе». Возникновение «новых низов» и «новых верхов» – две стороны одной медали. Более того, само возникновение «новых низов», «новой бедноты» – результат формирования «новых верхов». |
Источник:
|
Категория: Пресса |
Просмотров: 5995 |
Добавил: Admin
|
|
Фурсов Андрей Ильич – русский историк, обществовед, публицист, социолог.
Автор более 200 научных работ, в том числе девяти монографий.
В 2009 году избран академиком Международной академии наук (International Academy of Science).
Научные интересы сосредоточены на методологии социально-исторических исследований, теории и истории сложных социальных систем, особенностях исторического субъекта, феномене власти (и мировой борьбы за власть, информацию, ресурсы), на русской истории, истории капиталистической системы и на сравнительно-исторических сопоставлениях Запада, России и Востока.
Комментарии
Ролик не соответствует заглавию.
Нужно выступление А.И. Фурсова на заседании общества динамического консерватизма. Христианство вообще не имеет никакого отношения к учению И.Христа. Ни католическое, ни православное, ни какое другое. Христос проповедовал то, что сегодня именуется буддизмом. Включая реинкарнацию. Кому интересно, тот без труда найдет его прямую речь об этом в Новом Завете. А то, что задвигают в глупые головы под названием христианство - это совершенно чуждый любому разумному человеку иделогический продукт. С точки зрения христианства, которое отчасти и в сильно извращённой, а точнее илеологизированной форме поддерживают англо-саксоны, патологическое враньё англо-саксонов везде и всем действительно можно считать феноменом, если и конечно не подойти к этому феномену с точки зрения идеологии.
Когда казалось бы правду говорить гораздо легче и проще.
Видимо все дело в различии понимания сути христианства, как истинной свободы.
В России православие позволяет освободится от смертных
|
